Виноградова А.А., Догалаков А. Г.

 

Мистическое в жизни и в музыке

 

Мистический опыт  - особое состояние нашего бытия. Это связано не только с содер­жа­ни­ем тех тайн, которые нас окружают, но и с особой их ролью  в нашей жизни. История свид­е­те­льствует что  каждая эпоха находила и создавала свои тайны, выра­ба­ты­вая свое к ним отно­ше­ние. Нас здесь интересует тот аспект темы, когда тайна, мистическое существует  как  неко­то­рый ре­зультат «рас­щеп­ляю­щегося» ге­не­зиса и взаимо­действия двух основных функций созна­ния - знания и пере­жи­вания, при­об­ре­таю­щих в этом процессе своё специфическое содержание..

Само возникновение мистического означает, что человек начинает преодолевать  хаос арха­ического бы­тия. Упорядочивание этого хаоса было наи­более оптимальным для той эпохи через уподобление его с миром сакральным, постигаемым через «истины откровения». Сим­волическим (и в то же время инструментальным) преодолением границы сакрального и профан­ного выступали «обряды перехода», ритуалы, предполагающие не только психоф­изио­логи­ческое действо, но и мировоз­зрен­ч­е­с­кую пози­цию, выступая, в то же время, определенной ос­новой зарождающихся этнокуль­турных тра­диций. С появлением христианства преж­ний непреодолимый зазор между миром божественным и миром человеческим   преодолевается об­ра­­зом Бога-сына челове­ческого. Отсюда со средних веков очевиден рост яв­ной мисте­риа­льности земного мира, что выра­жается, как отмечает В.М. Найдыш, и в суще­ст­во­вании множества про­исте­кающих в земной истории  тайн - чудотворного, чудес­н­ого, маги­чес­кого.

Внушая страх и трепет они актуализировали ожидание «откровений», чуму ничуть не мешал рост образованности и общей культуры. В самом деле, попробуйте догмату о Свя­той Троице придать вид эмпирической очевидности или логической доказательности - ничего здесь, кроме атеизма,  не получится. Но верующему ка­но­ническая формула  дает понятие-символ, нап­равляя по точному смысловому адресу. А это значит, что  истины, выражаемые этими сим­волами  доступны, тайна «знается»! Неявный парадокс христианской мистики состоит в том, что если в древних мистериях мистическое и эзотерическое было мало рас­членено, то  в хрис­тианстве (по мере того, как из мистического «выпаривается» окку­льт­но-эзо­те­рическое знание) тайна стано­вится не тождественна этническому или профессио­нальному секрету. Она прев­ра­щается в явь, получая соборную сообщаемость своих смыслов. Таким обра­зом, знание неко­то­рых секретов совсем не то, что посвященность в тайну.

Действительно,  «нераздельное и неслиянное» бытие Троицы, с одной стороны есть вели­чайшая тайна.  И как такое знание, она отличается от секрета, загадки, проблемы тем, что яв­ля­ется  неразрешимой не по недостатку наших знаний, но по собственной природе. Но, с дру­гой стороны, тайна  является тому, кто исповедует её. Это противоречие тайны отмечали ещё От­цы Церкви:  «Бог выше не только знания, но и непознаваемости, как и Его проявление поис­­тине то­же сокровенно». Это же имел в виду Фома Аквинский, когда писал, что есть разница между тем, когда не знают, на что надеяться, и когда знают, что то, на что надеются, - непо­сти­жимо. Непостижимо, но известно! Как в принципе непостижим любой «мистический опыт», но  тот кто его на себе испытал, тому-то он известен!

Отметим, однако, что  этот парадокс «явленности тайного» не только атрибут мистики, он характерен для многих духовного опыта. Говоря о «тайне музыки», мы просто отмечаем, что не знаем, «о чём она». Но она нам даётся - уже одной интонацией. И любые заумные интер­пре­тации того, что мы просто слышим, не дают полноты того смысла, какой даёт нам сама инто­на­ционная явь. Нами, опираясь на исследования Б.В. Асафьева и Б.Л. Яворского,  проведен спе­циальный анализ мистичеческой языковости музыки как «звуковоспроизведение мыслимого», где под музыкальным мышлением понимается интони­ро­вание, в котором раскрывается диа­лектическое единство «музыкального» и «социального», рационального и иррационального.

о субстанции и субстрате музыкального. В виде тезисного вывода здесь можно сказать, что человек продуцирующий/воспринимающий музыку - это человек, обладающий особым, невер­бальным типом мышления. Характерная черта этого мышления - умение мыслить интонациями, ви­деть «невидимую» часть музыки, её субстанцию. Но эта субстанция требует своего субстрата, той или иной формы материализации, музы­ка­льной артикуляции. Последняя в чисто ис­пол­нительном контексте может выглядеть как ма­нуальная, телесно-пластическая, как речевая и т.п. Артикуляция - это явь данного инто­ниро­ва­ния как иррационального проекта, его интер­пре­та-тор­ски-осмысленная реализация.

Что же касается поэтической речи, то и здесь - через обиходно из­­вест­ные зна­чения -  пробивает дорогу некий тайный смысл. И речь здесь идет не о стихах, где слово «тайна» прилагают к некоему «подтексту» (там  - как в акростихе - скрывается лишь не­ко­­­торый сек­­рет). Речь о том, что тайна присуща поэзии не «взаимен», но сверх её буквального смысла ( существуя не сверх явного в стихе!) Мы ведь откуда-то знаем, в чём «истинный» смысл стиха, не сов­па­дающий с буквальным. Мало того, мы даже полагаем неко­торую смыс­ло­вую норму, по которой ус­танавливаем несовпадение буквального и содержа­тельного. Как верно отмечает Б. М. Цейт­лин, «мы знаем, с чем не совпадает буквальный смысл. Но это убеждение и это знание нам ведь да­ёт само же стихотворение». Даёт своею собственной речевою явью. Его «истинный» смысл  кроется в том,  что непосредственно слышно.

Таким образом, для  тайны  модус явного так же нормативен, как и модус скрытого. В са­мом деле, ведь явление представляется нам таинственным лишь в той мере, в какой нам яв­ст­венна его реальность. Но наша повседневная практика  дает привычный «сино­дик» знаний о всех явлениях нашего мира, который и задает позицию этого явления в системе координат. А тайна как раз и состоит в нестыковке наших банальных суждений о мире с его «само­сказую­щим при­сут­ствием». Об этом писал Л. Витгенштейн : «В самом деле, существует  невы­ска­зы­ваемое. Оно показывает себя, это  - мистическое». «Непо­сти­жимое существо реальности, - от­ме­­чал С. Франк, -  открывается лишь тем, кто... умеют держать свои глаза от­кры­тыми». Мож­но сказать, что парадокс мистического возникает от неразличения  моду­сов пос­ти­жи­мо­сти.. Для повседневности «понятным» является то, что имеет либо на­гляд­ность, либо дока­зате­льность. Но тайна мира постигается в иных моду­сах познания:. «держать глаза открытыми» - это зна­чит быть го­товыми к постижению мира не только в привычных модусах познания, но и в тех, неведомых, ко­торые явления мира сами нам предлагают. «Непо­сти­жимое постигается через постижение его непостижимости» (С. Франк).

Мистическое, как становится понятно современной науке, имеет бинарную структуру, рас­па­даясь на ценностно-аффективный (переживание тайны) и когнитивные смыслы (мисти­ческое образы). Эти образы не рацио­на­ли­зуются нашим сознанием, но так или иначе могут сви­детельствовать  об  этом мире, вли­яя на его су­ществование, выражаясь, при этом, в форме аф­фек­­­тов и переживаний.  Мистическое вырастает из не­по­средственного ощущения бытия, ле­жащего за пределами  чувственного опыта индивида, из  экст­ре­мальных форм человеческих пе­ре­жи­ваний, гипо­стазирующих факт отсутствия дока­за­те­ль­ных средств познания. Для людей с пре­обладанием такой формы  миро­вос­приятия характерно некое «все­лен­ское чувство», поз­во­ляющее ему входить в иные «транс­цен­дентальные» реальности, ощу­щать  «сверхъ­естественное» чувство единства с другими людьми, с природой и всем миром, пере­ходящее подчас в чувство преодоления пространства и времени, парения над дей­ст­вительностью и ее историей и т.п. На­до признать, что такие чувства не то­­ль­ко возникают как уникальное свойство той или иной лич­ности, но и тиражируются в наше вре­мя уже в массовом порядке, удивляя разве что вет­е­ранов советской психологии. Именно эта форма познания дает возможность  человеку через  аф­фек­ты гармо­низировать свои отно­шения с внешним миром, произвести через обнаружение мета­пот­ребностей самоактуализацию своего личностного «Я», помогая тем самым обновлению души, развитию «внутреннего» опыта,  фор­ми­рованию глубинных духовных потенциалов, умению управлять миром желательных (в том числе и «мистических») состояний.

Но любая человеческая тайна (как таковая существуя лишь в опыте субъекта) вклю­чает в себя элемент «воления»: от «переживания» её человек стремится к её изживанию, пре­одолению. Правда, «торной дороги» от тайны к проблеме нет и едва ли будет. Тайна -  прин­ци­пиально не ин­­тер­­претируемая форма духа, она не может полностью воспроизвестись структурами налич­ного мышления, разрешаясь чаще всего не на научном, но на культурологическом (эсте­и­чес­ком, нравственном, религиозном) уровне взаимоотношения человека с миром.

Повседневность также   несёт в себе  момент таин­ственности, что вытекает из непред­ска­зу­емости нашей жизни. Все ли наши цели воплощаются в жизнь? Непредсказуемость нашей жизни (связанная в общем виде с неповторимостью ситуаций, в которых мы оказываемся и дей­ствий, которые мы по этому поводу предпринимаем) есть не что иное, как игра мира с чел­о­веком. «Бог с человеком, - однако же  -  играет в кости». Отсюда мистическое в нашей жиз­ни так или иначе порождает чувство иррациональной причастности нас к метафизическим граням бытия, и утрата (или игнорирование) этих мистических тайн только лишает человека не­ко­торых не­повторимых смыслов - которые вовсе не обязательно разрешать. Достаточно их знать.

Таким образом современность  вовсе не уничтожает мистического .Оно просто моди­фицируется: «сакральное» знание рас­­па­дается на тай­ны при­роды (изучаемые жрецами есте­ственных наук), и мир  чудес, которые в нашей жизни  всё более происходят «самотеком», опре­деляю­щимся, главным образом,  потреб­но­стью людей как-то компенсировать «сверхра­цио­на­лизм» современной жизни. Борьба с мистицизмом (как с самодовлеющим способом объяснения мира) не дол­жна нам мешать использованию природы мистического - как в познании, так и в жиз­­­не­деятельности. Так же важно воспитывать в человеке чувство тайны. Уже с детства лич­но­сть стал­­кивается с не­ко­торыми «тайными узлами» своего бытия (любовь, смерть судьба, власть и т. п.), в ко­торых скон­цен­трирована непредсказуемость бытия и результатов человеческого действия в нём. Стык ра­циональных и иррациональных, «сакральных» и земных моментов бы­тия и формирует тайны духа, не­повторимость человеческой личности и в то же время потенциал абсолютности его духовных ценностей. Когда же, например,  в результате навязывания  нашему об­ществу про­цессов «уско­рен­­ной модернизации» происходит обва­льная де­вальвация общест­вен­ных и личных ценностей, «сакрального» мира российской истории, то стоит ли удивляться, что же любовь и близость «раци­она­лизируются» до секса, смерть близ­ких людей - до проблемы наследования жил­пло­щади, а «сакральный» характер  власти «развен­чивается» разнуз­дан­ными СМИ - причем по причинам сугубо мерка­н­тильным. Так на наших гла­зах формируется по­ко­ле­ние, для которого не только нет тайн, но вообще «ноу проблемс». Диа­­лек­тика знания и духа здесь вы­ражается  в том, что, как говорил А. Н. Леонтьев, «избыток ин­формации приводит к ос­ку­дению души».

 

 

 

Авторы:

Виноградова Анастасия Александровна, ассистент кафедры истории и теории музыка Саратовской государственной консерватории.

Догалаков Александр Галиевич, кандидат философских наук, доцент, докторант кафедры культурологии и философских наук Саратовского государственного уни­вер­ситета.
Адрес: 412340, Балашов, Саратовской области, ул. Карла Маркса, 31, кв. 415.

 

Человек, культура, цивилизация на рубеже II и III тысячелетий/Труды между­на-родной научной конференции. – Волгоград: Изд-во ВГТУ, 2000. – С. 142 – 145.