Сибиллианская природа лирического дара саратовской Музы Светланы Кековой во многом обусловлена мифологической традицией бытийного письма, осваивающего богатый опыт русской духовной лирики (от переводов византийской гимнографии, переложения псалмов и духовных од М. Ломоносова, Г. Державина, Ф. Тютчева, символистов, А. Ахматовой, И. Бродского).
Мифопоэтизм Кековой восходит скорее всего к романтической концепции мифологии как абсолютной поэзии, истинного универсума в себе, необходимого условия и первичного материала для всякого искусства (Ф. Шеллинг). Её поэтическая метафизика соотнесена с миром библейско-христианских представлений. Её поэтический мир - это мир трансцендентных истин и ценностей: "и на поиск истин вечных// Душ пустился караван". В любом её стихотворении ощущается присутствие высшей силы - Бога или мироздания, отражением которого является поэт.
Мир Кековой - это мир становящийся, созидаемый Творцом на наших глазах: "Господь от влаги отделяет твердь". Её поэтический космос как бы содержит всё бытие: небо, увиденное с земли, землю, увиденную с неба, самого поэта: "Это небо в оправе огня,//словно зеркало, мир отражает...". Мир Кековой - это мир, увиденный глазами первого поэта на земле, Адама (Евы), впервые называющего имена предметов ("Именованье - это сотворенье"). Назвать вещь - это значит опознать вложенный в неё Богом смысл и ценность, принять как "дар Божий": "Есть у вещей и званья, и чины.// Они когда-то были крещены".
В первом приближении поэзия Кековой - проекция библейского сюжета на Саратов, и здесь наш поэт следует Блоку, в поэзии которого появился образ Христа на фоне России: "Я делаю то же самое по отношению к своему городу, в котором, как и в любой жизни, повторяются моменты библейской истории...".
Саратов Кековой - восточный город с библейским колоритом: "И похож на сад цветущий райский// Город узкоглазый и китайский//Весь в морщинах жёлтого песка". В её городе: "Видна Голгофы сопка//Из монгольского окна...// ...А на улице Малой Затонской//У подошвы горы Елеонской//Гефсиманский колышется сад". В её городе: "Обильем Иорданских вод//Блестит река под русским снегом". Воды Иордана и Волги вызывают в памяти крещальные воды. Итак, Саратов - Иерусалим?
И в её городе - нашествие двунадесяти языков: "Мороз молчит и сковывает рот//Монголам, туркам, грекам, печенегам...".
Неужели "там возникает новый Вавилон?" В правомерности этой версии убеждает цикл "Я вырастила город как дитя"и следующие строки в нём: Я вырастила город на горе//как некий смысл..". И поэт печалится о фатальном несовершенстве очередного Вавилона, в котором: "Зданий этажи//вверх громоздятся по законам лжи,//А к стёклам льнёт отравою газетной//Сухая чёрно-белая листва...//А Божье Слово превратилось в чёрно-белую листву газетной отравы".
"Виртуальная реальность" мифа накладывается на реальную топографию города, и Саратов превращается в Иерусалим, Вавилон, Библос, Содом...
Особенно значителен топос Соколовой горы, в сакральном пространстве кековского мифологического хронотопа равной библейскому Синаю, или (и) Голгофе, или (и) горе Елеонской: "На горе прекрасной Соколовой//Зацветает пышная сирень.//Есть сирень такая - цвета крови.//Ей самой мучительно цвести...".
Попутно отметим значимость жёлтого цвета у Кековой: жёлтое символизирует милость, мудрость, избранность, безумие и предательство, знак заражённого, проклятого места: "Ты во сне у Жёлтой стоишь горы,//Где Содомских яблок висят шары".
Жёлтый цвет - ещё и цвет глины, из которой сделан человек со всеми своими земными, человеческими, слишком человеческими чувствами (двойной жёлтый - гора и яблоки - умножает семантику греха).
Таким образом, "урбанистическая" лирика С. Кековой почти лишена реальных локусов ("Я вырастила город на заре,//как некий смысл"); образ конкретного города становится мотивом города как средоточия греховности и призрачности земной жизни.
Поэтический мир Кековой "держат" бинарные оппозиции: Творец - тварь ("В одной стихии будет тварь,//в другой - её Творец"); дух - плоть ("Мой дух не в силах тело побороть"); жизнь - смерть ("Жизнь моя, на блаженных твоих островах// Появляется смерть пораженьем в правах"); свет - тьма ("Так в смертном теле каждого из нас//Есть орган тьмы и тайный орган света"); пространство - время - вечность; сад - ад; Бог - сатана; слово - молчание ("Был дар молчанья равен дару речи"); живой - мёртвый ("Нет для мёртвой плоти живого Бога").
Её "космогония" сочетает христианские и античные мотивы: в основании мира - 4 стихии древних: вода, земля, воздух, огонь, из которых главная - вода, разумная, божественная (как у Фалеса): "Этот мир окружает меня, как вода,//А объятья Творца - оболочка плода".
Но вода в православной символике означает ещё и углубление в свой духовный мир.
Поэзия С. Кековой с этой точки зрения - грандиозная мистерия книги Бытия: Земля была безвидна и пуста.//И Божий дух носился над водою.//
Эти строки отсылают к библейской картине сотворения мира: "Земля же была безвидна и пуста, И тьма над бездной; И Дух Божий носился над бездной" (Бытие; 1.2).
Полюсы христианской модели мира - небо и земля. Лирическая героиня, неоромантик христианского толка, осознаёт не только разлад должного и сущего, но и собственную трагическую раздвоенность, она носит в душе своей, где борются дух и плоть ("и вновь из тела рвётся ангел пленный"), фатально несоединимые небо и землю:
Всё у нас хорошо: есть еда и одежда,
и детьми нас с тобою Господь
не обидел:
спят, как ангелы, Вера, Любовь
и Надежда,
так закрой же глаза, чтоб никто
не увидел,
как беспомощно льются горячие слёзы,
потому что небес молчаливы угрозы, и покуда живём мы и воздухом дышим,
мы не помним, не знаем, не видим,
не слышим...В соответствии с евангельской традицией разрешается мотив странничества во имя познания мудрости Божьей: лирическая героиня проходит через крамольные сомнения в божественном совершенстве мироустройства: "Ты - Господь, но в Твоей ли мы власти,//И любая ли воля - Твоя?!".
В диалоге с Творцом человеку ничего не остаётся, как обращаться к нему без надежды на ответ: "Спасает смертных лишь печаль о Боге...".
Романтический иррационализм поэта наиболее полно отразился в мотиве сна: жизнь есть сон, а сон - условие (инобытие) покоя, вечности: "Ангелы разлуки//Из бедной плоти вынут жало сна,//Чтобы её освободить от муки".
Есть версия, что сны - это попытка Бога поговорить с человеком: по извилинам сна бродит истина в саване "белом": Не есть ли эта истина смерть?
Обозначим основные черты пространственно-временного мира Кековой, в котором "Дух измученный гостит//Под сводом земляного неба". Похоже, что отношения между пространством и временем у Кековой напряжённые ("пространства и времени ад"). Пространство вполне равнодушно и означает взаимное отчуждение героини и созерцаемой ею реальности. Оттого так печальны сюрреалистические пейзажи Кековой, похожие на задники картин эпохи Возрождения. Пространство пассивно, косно, тогда как время деятельно, и деятельность эта разрушительна: "И превратился отрок в старика://Произошла во времени утруска,// Иссякла жизнь...".
Время несёт гибель не только плоти, но и духу, становясь аналогом смерти, небытия: "И вот уже не плоть, а дух//Приносят в жертву Минотавру".
Именно время - подлинный герой поэзии Кековой (сб. "Песочные часы"). В её толковании время - беспощадный Хронос язычников: "И времени бог равнодушен.//Сей бог беспощаден - кричи не кричи".
Время в её космосе дискретно (мгновенье - минута - час - год - век - вечность), амбивалентно: оно разрушает, но и созидает дух, память. Поэт утверждает себя во времени для вечности: "Я себя у времени краду". Способ борьбы человека со временем - Слово, истинное бессмертие: "Если времени больше не будет,//Будет Слово на месте его".
В этом контексте возникает мотив соразмерности Бога-творца и человека-творца: "Я знаю: Бог творец вещей, а не имён,//Но вещество гореть не может так, как слово".
На фоне библейских пространств и времён свершается любовная драма, сюжет которой предопределён мифологемой "изгнание из рая" ("Печаль и плач, и скорбь на небесах: Адам и Ева изгнаны из рая"). Эдем сменился Вавилоном. В развёртывании любовной темы преобладает мотив утраты. Источник любовного трагизма - несовершенство мира ("Мир разъят на мелкие частицы", "Подобна жизнь разъятой плоти"), человеческой природы, в которой плотское начало торжествует над духом:
Мы, разъяв свой телесный состав,
попрощались у Мёртвого моря.
Там оставило нас Божество
состраданья и вечного страха,
и бессмертной любви вещество
стало горстью бессмысленной праха.Уделом смертного остаётся "Сквозь пространство и время//Друг друга по имени звать".
Поэтический мир был бы неполон без образа самого поэта, вобравшего в себя античные образы Орфея, Аполлона, византийско-христианскую модель Музы - "птицы Сирин, посланницы рая//с человеческим жалким лицом" - и библейско-пушкинский образ пророка.
Задачу поэта Светлана Кекова видит в том, чтобы уметь "Читать посланья Бога между строк".
На список трудов На главнуюСайт управляется системой uCoz