"Наш семиотический век" [4,126] отмечен особым интересом к сугубо филологическим проблемам. В постмодернистской ситуации полем деятельности автора, играющего не только с художественными, но и научными текстами, становится не просто искусство поэзии, но и филология в широком смысле слова. Современный поэт как правило обладает специфически филологическим восприятием своей деятельности. Автонимический тип письма такого "мага-семиотика" - обращение к художественной практике, демонстрирующей интерес автора и к процессу письма, и к его результату. Филологическое мышление сегодня - поистине синкретическое мышление. Поэты начинают пользоваться методами филологической науки, научным дискурсом. Язык из инструмента описания мира становится объектом описания и понимается поэтами не только как коммуникативное средство, но и как форма существования субъекта, и, более того, как его сущность, поэт - лишь инструмент языка (см., например, Нобелевскую речь И. Бродского). Объективно утверждается текстоцентрическая научная парадигма. Поэтическое сознание фиксируется на художественном осмыслении грамматики, фонетики, орфографии и т.д. Лингвистический термин в таком поэтическом тексте неизбежно превращается в троп, актуализируя двойной смысл слов: терминологический и обиходный. Характерны названия сборников поэтов конца века: "Часть речи" - И. Бродский, "Прямая речь" А. Кушнера, "Обращение" - В. Кривулина, "Глаголы несовершенного времени" и "Наречия и обстоятельства" - В. Строчкова, "Неправильные глаголы" М. Яснова и т.п.
Лев Лосев для одних - в пространстве первого ряда нынешних поэтов(И. Фаликов), для других - принципиальный поэт второго ряда (Б. Кенжеев), ибо сознательно, как и Бродский, памяти которого посвятил себя , уйдя в тень его, ограничивает свою функцию эстетикой, "не идя в стихах на битву с Богом", отказываясь от высокой учительской миссии поэта. Правы, очевидно, оба оппонента, но один поэтическую табель о рангах выстраивает по онтологическому статусу поэзии , а второй имеет в виду степень владения ремеслом, непрагматический характер творчества.
Поэт, профессор-филолог Л. Лосев, по словам Б. Парамонова, сделал из русской поэзии то, что Чехов из русской прозы: превратил её из набора гениальных безумств в хорошо организованный текст [4,119].
В поэтическом мире Лосева язык и его элементы являются одним из самых частотных образов. Лингводицея становится доминантой эстетики поэта. Аналогичную установку Иосифа Бродского отметила недавно А. Глушко [2,143], она же, впервые, как кажется, употребила термин "лингводицея" (оправдание языка по аналогии с "теодицеей" - "оправданием Бога") в качестве сущностного понятия для характеристики поэзии Бродского. Н. Горбаневская ранее говорила о "теологии Бродского", в которой сближаются язык и Дух [3, 206, 214].
Аналогия между миром ("жизнь") и языком - исходный тезис поэтической "лингвистики" Лосева:
Какую жизнь сожрала гарь - // роман? стихи? словарь? букварь?// Какой был алфавит в рассказе - // наш? узелки арабской вязи? // иврит? латинская печать? // Когда горит, не разобрать.//[1,326 ].
Знак (язык) в лингводицее "мага-семиотика" выполняет роль первичной репрезентации мира: Если для классического сознания: "...Знак "поворот", допустим, только знак,// его убрав, не выпрямишь дорогу", - то для постфилософии: "Да, так у вас, а вот у нас не так,// и он не зря старался, вставши раком (фольклорный богатырь, своротивший камень с сакральной надписью: " Направо пойдёшь... и т.д. - В. Д.): // по-нашему, тот, кто разрушил знак, // разрушил обозначенное знаком" [1,168].
Предмет поэтической рефлексии Лосева - динамика языковых процессов, тема и сюжет поэзии, "лирическими героями" которой становятся жанры, части речи, тропы, рифма и т. п. Филологическая рефлексия имеет место уже на уровне названий лосевских стихотворений ("Звукоподражание", "Роман", "Слова для романса "Слова"", "Стихи о романе", "Деревенская проза"). В поэтическом мире Лосева языковые процессы, например, падение редуцированных, переживаются как глобальное историческое событие: Заливал ретивое народ,/переживший монгольское иго,/ пятилетки, падение ера.../[1,278].
Частью культурного текста Лосева становятся и грамматические правила: Пахота похоти. Молотьба/ страсти. Шабаш. Перекур на подушке./ "Физиология - это вроде ловушки"./ "Да, а география - это судьба"./Разлиплись. Теперь заработало время,/чтобы из семени вывелось бремя, /чтобы втемяшилось в новое племя/пламя на знамени - и в стремена./[1,278].
Одна из важнейших тем современной поэзии (и философии) нашла отражение в стихотворении нашего поэта с симптоматическим названием "Ткань (докторская диссертация)" - образ создания поэтом текста как формирования судьбы мифологическими парками. Опус заслуживает быть приведённым целиком:
1. Текст значит ткань . Расплести по нитке тряпицу текста.
Затем объяснить, какой окрашена краской
каждая нитка. Затем - обсуждение ткачества ткани:
устройство веретена, ловкость старухиных пальцев.
Затем - дойти до овец. До погоды в день стрижки.
(Sic) Имя жены пастуха.(NВ) Цвет её глаз.
2. Но не берись расплетать, если сам ты ткач неискусный,
если ты скверный портной. Пестрядь перепутанных ниток,
корпия библиотеки, ветошка университетов -
кому, Любомудр, это нужно? Прежнюю пряжу сотки .
Прежний плащ возврати той, что продрогла в углу.
2.1. Есть коллеги, что в наших (см. выше) делах неискусны.
Всё, что умеют, - кричать: "Ах, вот нарядное платье!
Английское сукенцо! Модный русский покрой!"
2.2. Есть и другие. Они на платье даже не взглянут.
Всё, что умеют, - считать миллиметры, чертить пунктиры.
2.3. Есть и другие. Они на государственной службе.
Всё, что умеют, - сличать данный наряд с
униформой.
Лишний фестончик найдут или карман потайной,
тут уж портняжка держись - выговор, карцер, расстрел.
3. Текст - это жизнь. И ткачи его ткут. Но
вбегает кондратий -
и недоткал. Или ткань подверглась
воздействию солнца,
снега, ветра, дождя, радиации, злобы,
химчистки,
времени, т.е. "дни расплетают тряпочку, по-
даренную Тобою" , и остаётся дыра.
3.1. Как, Любомудр, прохудилась пелена тонкотканной культуры.
Лезет из каждой дыры паховитый хаос и срам.
4. Ткань - это текст, это жизнь. Если ты доктор -
[1,74-75]Текст Лосева - вариант всё той же структуралистской метафоры "мир - это язык", пансемиотическая аксиома, отождествляющая "универсум" с "текстом". Автор поэтической "докторской диссертации" на защиту выносит по сути дела один-единственный вопрос - вопрос об онтологической специфике художественной реальности ( "Текст - это жизнь"). А читателю (и адресату этого послания на античный образец некоему Любомудру(!) в финале стихотворения предлагается позиция субъекта высказывания ("Если ты доктор - дотки").
В античной традиции, к которой апеллирует текст, картина мира определялась через судьбу, всеобщую соподчинённость ("синтаксис"), и для Любомудра - Хрисиппа (автор термина "синтаксис") судьба стала естественным подобием грамматического синтаксиса. Так возникла известная модель стихотворчества: образу прядущих судьбу Мойр соответствовала метафора соткания, прядения стиха, описывающая процесс построения, синтеза текста [5, 21].
А "маг-семиотик" по сути дела демонстрирует различные методы анализа текста - метод академического структурализма, метод интертекстуального анализа с его сосредоточенностью на поиске интертекстов, вульгарно-социологическое литературоведение, ангажированную критику, требующую соответствия идеологии поэта государственной доктрине.
У Лосева ( как и у Бродского) язык, грамматика может становиться "лирическим героем" стихотворения, онтологическим фактором, через который осуществляется сознание вселенной: Грамматика есть бог ума./Решает всё за нас сама:/что проорём, а что прошепчем./И времена пошли писать,/и будущее лезет вспять/ и долго возится в прошедшем./Глаголов русских толкотня/вконец заторкала меня,/и, рот внезапно открывая,/я знаю: не сдержать узду,/и сам не без сомненья жду,/куда-то вывезет кривая./ На перегное душ и книг / сам по себе живёт язык,/ и он переживёт столетья./В нём нашего - всего лишь вздох, / какой-то ах, какой-то ох,/два-три случайных междометья/[1,91].
Язык здесь возводится в ранг онтологического абсолюта, всевластной играющей стихии, не знающей зависимости от своего творца и носителя.
Филологические метафоры поэта-профессора скорее всего инспирированы языковыми изысканиями лингвистов ХХ в. через "лингводицею" Бродского: язык оказывается наделённым абсолютной и всеобъемлющей властью: он устанавливает нормы мышления и поведения, руководит становлением логических категорий... сопутствует человеку на каждом шагу и ведёт его за собой, как слепца.
В лирике Лосева даже не слово, а звук становится средством осмысления мира - семантизируется поэтическая фонетика: Я говорю: ах, минута! - /т.е. я говорю: М, Н,Т - /скомкано, скручено, гнуто /там, в тесноте, в темноте,/в мокрых, натруженных, красных/ мышцах (поди перечисль!)/бульканьем, скрипом согласных/обозначается мысль/[1,256].
"Маг- семиотик" в стихотворении с непритязательным названием "Звукоподражание" посредством четырёх гласных звуков воссоздаёт трагедию человеческого бытия : Я бы себе самолётик// сделал из гласных одних://А - как рогулька штурвала, И - исхитрился, взлетел,// У - унесло, оторвало// от притяжения тел.// Бездны не чаю, но чую:// О- озаряет чело.// Гибелью обозначаю// всё или ничего.//
Поэтическая вселенная сжата до плоскости знака, до буквы "О" - до образа Пустоты, вбирающей в себя тело , слово, звук и знак. Так на уровне звука отождествляются язык и бытие.
Объектом поэтической рефлексии становятся прежде всего азбука и графика родного языка: стоит позволить ресницам закрыться,// и поползут из-под сна-кожуха//кривые карлицы нашей кириллицы,//жуковатые буквы Ж, Х.//Воздуху! - как объяснить им попроще,//нечисть счищая с плеча и хлеща//веткой себя, - и вот ты уже в роще,//в жуткой чащобе Ц, Ч, Ш, Щ.//Встретишь в берлоге единоверца,//не разберёшь - человек или зверь.// "Е-Ё-Ю-Я", разрывается сердце, //а вырывается: "Ъ,Ы, Ь".//Видно, монахи не так разрезали//азбуку: за буквами тянется тень .//И отражается в озере - езере//осенью -есенью / олень -елень.//[1, 66]. Или :М-М-М-М-М-М - кремлёвская стена,//морока и московское мычанье.//[1, 16].
...Я нематериально, не имеет своего образа, как / невидимый звук j в слове /букве Я.// Заврался.// Отчего же невидимый? В кириллице наклонная палочка в Я (вертикальная (в Ю) и есть j.// Палочка, приставленная к альфе, - Я.//...Ай - это английское я, I, вот она, вертикаль-то. Только здесь невидима.// Русское я - йа. Английское I -ай.// йа-ай.// jа - аj//. Желая выразить себя, человек выдавливает самый нутряной/ из звуков: jjjjjj.//После такого усилия как не вздохнуть самым/ лёгким из звуков: аааааа. // А можно наоборот: лёгкое а закрыть внутренним j. Русское я открывается наружу, английское I замыкается в себя...[1, 376].
Духовная природа фонетики, метонимическое единство звука и тропа даёт поэту основание декларировать родство языка и материи, "и к слову, становящемуся делом, приблизиться"[1,184].
Понимание роли поэта как демиурга на этом фоне вполне понятно : Поэты часто сходят за богов, // поскольку в Нечто оформляют Хаос //[1, 395]. Но в ряде лосевских текстов миссия поэта выглядит куда скромнее : Поэт есть перегной. В нём все пути зерна...//
В интертекстуальном поле поэзии Л. Лосева вмещается вся русская литература: от "Слова о полку Игореве" до И. Бродского, В. Уфлянда и Ю. Алешковского.
Наиболее интересна в этом смысле - его "петербургская поэмка" "Ружьё", спровоцированная петербургским текстом русской классики ("Медный всадник", "Домик в Коломне", "Шинель", Легенда о Великом инквизиторе, у автора которой и позаимствовано определение жанра, и наконец "Петербургский роман" И. Бродского), наглядно демонстрирующая в очередной раз "как делать стихи". Поэт-комментатор в одном лице в рамочном тексте изложил историю создания поэмы, указав интертексты, в частности Анненковский анекдот о чиновнике, потерявшем ружьё и обретшем его благодаря состраданию сослуживцев. "Петербургская поэмка" Лосева - классический образец постмодернистской игры не только с русской литературой, но и с литературоведческим дискурсом: "А на вопрос: "Как сделана шинель?" - любой дурак ответит в самом деле. Известно как: берётся рыбий мех и сквозь неведомые миру слёзы простёгивается видный миру смех бессмыслицы, поэзии и прозы."
Симпатизируя "язычеству" поэта Бродского, профессор Лосев не принял идолизацию языка, свойственную профессору Бродскому: язык не идол, а скорее "живой организм, клетки которого регенерируются, органы которого растут, и ничего он не пожирает, но только растёт, как дерево, и становится всё могучее и пышнее, роскошнее, интереснее и разветвлённее". [1,126]: "Лес, ты мой лес,/моя главная книга, /самый толковый талмуд". И поэт Лосев пишет басню : Один филолог / взбесился и вообразил, что он биолог,/стал изучать язык дубов и ёлок./ "И корни, и кора, и прочее мочало - /что б это означало?/Природе ставил он любое лыко в строку./ Не проходило и денька,/чтоб на жаргоне ДНК/ он бы не пробовал интервьюировать сороку, ромашку иль гниющее бревно./ Природе было всё равно./ Она могла мычать, могла молчать,/как будто нечего ей было означать... /Мораль? Ах, да, мораль. Да ведь она,/как и грамматика, отсутствует в природе/[1, 189].
Философичность, ироничность, "логизирование" в стиховой форме, прозаизированность его поэзии, сознательное снижение тем, образов, словаря способствовали тому, что в его стихах, стихах постмодерниста нет ни лирического героя, ни адресата. Лосев - поэт принципиально имперсональный: "Что касается лирического субъекта, существует романтическая традиция представления себя на некоторых котурнах... это нарушение основной заповеди, таким образом, ты считаешь себя лучше всех остальных... Это относится ... ко всему нашему постмодернизму. В целом это проект антиромантический" [,128]
В поэтическом мире Лосева лирический субъект утверждается лишь лингвистически, само его порождение и существование определяется и поддерживается речью, иными словами, вне языка человека быть не может: "Я же филолог, и мой принцип(если есть какие-то принципы в этом беспринципном занятии - писании стихов), что всё годится в дело и что не нужно притворяться , по крайней мере в той деятельности, тем, что ты не есть. Я занимаюсь литературоведением, интересуюсь лингвистикой. Это часть моего существования... Лингвистика сама по себе очень поэтична, весь язык - это метафора, изобретение метафор... Если какую - то поэтику можно вычислить как мою, то это поэтика семантики".
Лев Лосев. Собранное. Стихи. Проза. - Екатеринбург, 2000.
Глушко А. Лингводицея Иосифа Бродского. Тезисы. В кн.: Иосиф Бродский. Творчество, личность, судьба. - СПб., 1998.
Шварц Е. Холодность и рациональность. Интервью. В кн.: Валентина Полухина. Бродский глазами современников. - СПб., 1997.
Лосев Л. Новое представление о поэзии". - Там же.
Гринцер Н.П. Грамматика судьбы (фрагмент теории Стой)//Понятие судьбы в контексте разных культур Научный совет по истории мировой культуры. - М., 1994.
На список трудов На главнуюСайт управляется системой uCoz